Web - Windows - iPhone
Али-хан учтиво предложил мулле Хусайну задержаться на несколько дней у него дома, прежде чем покидать Мах-Ку. Он выразил горячее желание предоставить ему всё необходимое для путешествия в Мазиндаран. Последний, однако, не согласился отложить свой отъезд из Мах-Ку и не захотел воспользоваться теми средствами комфорта, которые Али-хан столь самоотверженно предоставил в его распоряжение.
Верный полученным распоряжениям, он останавливался в каждом городе и каждой деревне, которую ему предписал посетить Баб, собирая верующих, передавая им уверения в любви и приветствия от их возлюбленного Вождя, вновь зажигая в них энтузиазм и призывая их стойко следовать по Его стезе. В Тегеране он ещё раз удостоился чести встретиться с Бахауллой и получить из Его рук ту духовную пищу, которая позволила ему с такой беззаветной храбростью встречать испытания, которыми были наполнены последние дни его жизни.
Из Тегерана мулла Хусайн отправился в Мазиндаран, страстно желая узреть явление «таимого сокровища», обещанного ему его Наставником. Куддус в те дни жил в Барфуруше, в доме, прежде принадлежавшем его отцу. Он много общался с людьми самого разного положения, и его добрый нрав и обширные познания снискали ему любовь и горячее восхищение жителей этого города. По прибытии в этот город мулла Хусайн отправился прямиком в дом Куддуса, который любезно принял его. Куддус сам стал прислуживать своему гостю и всеми силами старался обеспечить ему всё, что казалось нужным для комфорта. Собственными руками он стёр пыль и омыл его покрытые волдырями ноги. Он предложил ему почётное место среди собравшихся друзей и с чрезвычайным почтением представил каждого из верующих, пришедших посетить его.
В ночь его прибытия, как только все верующие, приглашённые на ужин для свидания с муллой Хусайном, разошлись по домам, хозяин дома, обращаясь к своему гостю, спросил его, не может ли он более подробно рассказать о тесном общении с Бабом в крепости Мах-Ку. «Многочисленны и разнообразны,-- ответил мулла Хусайн,-- были вещи, которые я слышал и видел во время своего девятидневного общения с Ним. Он говорил со мной о вопросах, прямо и косвенно касающихся Его Веры. Однако Он не дал мне никаких определённых указаний относительно того, какое направление я должен избрать для дальнейшего распространения Его Дела. Всё, что Он мне сказал, было вот что: "По пути в Тегеран ты должен посетить всех верующих в каждом городе и каждой деревне, через которые ты пройдёшь. Из Тегерана ты отправишься в Мазиндаран, ибо там находится таимое сокровище, которое будет явлено тебе,-- сокровище, которое развернёт пред твоими очами природу задачи, что тебе суждено исполнить". Из Его намёков я смог составить представление, пусть и смутное, о славе Его Откровения, и увидеть признаки будущего торжества Его Дела. Из Его слов я заключил, что мне суждено, в конечном итоге, пожертвовать своей недостойной жизнью на Его стезе. Ибо прежде всякий раз, отпуская меня, Баб непременно заверял, что призовёт меня вновь встретиться с Ним. Однако на этот раз, прощаясь со мной, Он не дал мне никакого подобного обещания и не намекнул на возможность того, что я вновь увижу Его на этом свете лицом к лицу. "Праздник Жертвоприношения,-- были Его последние слова, обращённые ко мне,-- быстро приближается. Воспрянь и препояшь чресла усердия, и пусть ничто не помешает тебе исполнить свою судьбу. Достигнув своей цели, готовься встретить Нас, ибо и Мы вскоре последуем за тобой"».
Куддус спросил, не привёз ли он с собой каких-нибудь произведений своего Наставника, и, узнав, что у него ничего нет, представил своему гостю страницы бывшей в его владении рукописи, попросил его прочесть несколько отрывков из неё. Как только мулла Хусайн прочёл страницу этой рукописи, выражение его лица неожиданно резко изменилось. Черты его отразили неописуемое сочетание восхищения и удивления. Возвышенность и глубина, а более всего -- проникающее влияние прочитанных им слов глубоко взволновали его сердце и побудили его уста изречь высочайшую хвалу. Положив рукопись, он сказал: «Я хорошо понимаю, что Автор этих слов черпал Своё вдохновение из Источника, что неизмеримо превосходит те родники, откуда люди обычно черпают свои знания. Сими словами ясвидетельствую о своём полном признании величия этих слов и о безоговорочном принятии той истины, что открыта в них.» По молчанию, которое хранил Куддус, а также по выражению его лица мулла Хусайн заключил, что никто, кроме его хозяина, не мог написать этих слов. Он немедленно поднялся со своего места и, встав с опущенной головой на дверном пороге, благоговейно произнёс: «Таимое сокровище, о котором говорил Баб; ныне открылось моим глазам. Свет его развеял мрак растерянности и сомнений. Хотя Наставник мой заточён ныне среди горных крепостей Азербайджана, знак Его величия и откровение Его могущества ясно раскрылись моим глазам. Я нашёл в Мазиндаране отражение Его славы.»
Сколь прискорбна, сколь ужасна была ошибка хаджи мирзы Акаси! Этот скудоумный министр суетно вообразил, что, приговаривая Баба к жизни беспомощного изгнанника в отдалённом и изолированном уголке Азербайджана, он сможет скрыть от глаз своих соотечественников это Пламя неугасимого Божиего Огня. Вряд ли он осознавал, что, поместив Свет Божий на горе, он содействует распространению его сияния и провозглашению его славы. Своими собственными действиями, своими потрясающими просчётами он не только не скрыл от людей это небесное Пламя, но и ещё более повысил его известность и помог раздуть его ярче. С другой стороны, насколько честен был мулла Хусайн, как проницательно и верно он судил! Из всех знавших и видевших его людей ни один ни на мгновение не усомнился в эрудиции этого юноши, его очаровании, его абсолютной честности и изумительной храбрости. Если бы после смерти сиййида Казима он объявил себя обещанным Ка'имом, самые выдающиеся среди его соучеников немедля признали бы его притязания и подчинились бы его авторитету. Разве мулла Мухаммад-и-Мамакани, этот выдающийся и эрудированный последователь шайха Ахмада-и-Ахса'и, не провозгласил, после того, как в Табризе мулла Хусайн сообщил ему о новом Откровении: «Беру Бога в свидетели! Если бы вместо Сиййида-и-Баба подобные заявления сделал тот же самый мулла Хусайн, я бы, учитывая его замечательные черты характера и обширные знания, первым встал под знамёна его дела и провозгласил это дело всем народам. Однако ввиду того, что он предпочёл покориться другому лицу, я перестал верить в какие-либо его слова и отказался ответить на его призыв». Разве сиййид Мухаммад Бакир-и-Рашти, услышав от муллы Хусайна столь блестящее объяснение тех загадочных вопросов, что так долго смущали его ум, не засвидетельствовал восторженными словами его высокие достижения: «Когда-то я тщетно воображал, что могу сбить с толку сиййида Казима и заставить его замолчать; но я осознал, сколь глубоко ошибался в своём суждении, когда встретился и поговорил с муллой Хусайном, который называет себя лишь его скромным последователем. Этот юноша, судя по всему, одарён такой силой, что если бы он заявил, что день -- это ночь, то и тогда я поверил бы, что он способен привести доказательства, которые убедительно продемонстрируют учёным богословам правоту его заявления».
В первый же вечер, когда мулла Хусайн познакомился с Бабом,-- хотя поначалу он и считал себя неизмеримо выше Него и не принимал всерьёз заявлений, выдвинутых сыном неизвестного ширазского торговца,-- не мог не почувствовать, как только Хозяин его начал разъяснять Свою тему, какие неисчислимые преимущества скрыты в Его Откровении. Он с энтузиазмом принял Его Дело и презрительно отбросил всё, что могло помешать ему продвинуться на пути его правильного понимания и эффективного продвижения его интересов. И когда в должное время мулле Хусайну представилась возможность засвидетельствовать неземную возвышенность произведений Куддуса, он, с обычной для него мудростью и безошибочностью суждений, смог подобным же образом оценить достоинство и истинную ценность тех особых даров, которыми была одарена как личность Куддуса, так и его писания. Обширность его собственных приобретённых знаний совершенно поблёкла пред всеобъемлющими, богоданными качествами, явленными в душе этого юноши. В тот же момент он поклялся в неизменной верности тому, кто столь мощно отражал свет его возлюбленного Наставника. Он счёл своей первой обязанностью совершенно подчиниться Куддусу, идти по его стопам, исполнять его желания и всеми доступными ему средствами обеспечивать его благосостояние и безопасность. До самого часа своей мученической смерти мулла Хусайн оставался верным своей клятве. Величайшее уважение, которое он с того момента выказывал Куддусу, опиралось исключительно на его твёрдую и непоколебимую убеждённость в истинности тех сверхъестественных даров, которые так ярко отличали его от остальных его соучеников. Именно это и никакое другое соображение побуждало его выказывать такое уважение и смирение в своём поведении пред тем, кто на первый взгляд казался равным ему. Мулла Хусайн со своей острой проницательностью быстро осознал величие силы, сокрытой в нём, и благородство характера побудило его надлежащим образом продемонстрировать признание этой истины.
Отношение муллы Хусайна к Куддусу так изменилось, что верующие, собравшиеся на следующее утро в доме последнего, были крайне изумлены тем, что гость, который предыдущим вечером занимал почётное место и был осыпаем такими знаками доброты и гостеприимства, теперь уступил своё место хозяину дома и ныне стоял у порога, всем своим видом выражая полное смирение. Первые слова, которые в присутствии собравшихся верующих обратил к мулле Хусайну Куддус, были таковы: «Теперь, в этот самый час, ты должен восстать и, вооружившись жезлом мудрости и могущества, заставить замолчать воинство злоумышляющих, которые стараются запятнать славное имя Веры Божией. Ты должен встретиться с ними лицом к лицу и сокрушить их силы. Тебе надлежит уповать на милость Божию и рассматривать их козни как на тщетную попытку затмить сияние Дела. Ты должен встретиться с Са'иду'л-'Улама', этим печально известным и вероломным тираном, и бесстрашно раскрыть его глаза на отличительные черты этого Откровения. Затем ты должен отправиться в Хурасан. В Машхаде ты построишь такой дом, который будет служить одновременно и нашей личной резиденцией, и даст возможность достойно принимать наших гостей. Вскоре мы отправимся туда и будем жить в этом доме. Туда ты будешь приглашать всякую восприимчивую душу, которую, как мы надеемся, можно привести к Реке вечной жизни. Мы подготовим их и станем увещевать их объединиться и провозгласить Дело Божие.»
На следующий день, на рассвете, мулла Хусайн отправился на встречу с Са'иду'л-'Улама'. Один, без посторонней помощи, он предстал перед ним и сообщил ему, как и было приказано Куддусом, Послание нового Дня. Бесстрашно и красноречиво он защищал, в присутствии его учеников, Дело своего возлюбленного Наставника, призвал его разбить идолов, что были сотворены его пустыми измышлениями, и на их обломках воздвигнуть знамя Божественного руководства. Он увещевал его освободить свои мысли из оков устарелых верований былого и поспешить, свободно и беспрепятственно, к берегам вечного спасения. С характерной для него энергией он опрокинул все доводы, которыми этот лицемерный колдун пытался опровергнуть истину Божественного Послания, и силою своей неопровержимой логики продемонстрировал суетность всех доктрин, которые тот отстаивал. Обуянный страхом, что собрание его учеников единодушно сплотится вокруг муллы Хусайна, Са'иду'л-'Улама' прибег к самому низкому средству и предался самому жестокому сквернословию, думая этим защитить свою позицию. Он бросал свои проклятия в лицо муллы Хусайна, высокомерно игнорируя доказательства и свидетельства, выдвигаемые его оппонентом, и безапелляционно, не потрудившись привести даже малейших оправданий, заявил о бессилии Дела, которое его призывали принять. Как только мулла Хусайн понял, что тот совершенно не способен понять значение принесённого им Послания, он встал со своего места и сказал: «Мои аргументы не смогли пробудить Вас от сна нерадения. В грядущие дни мои дела докажут Вам силу Послания, которое Вы предпочли презрительно отвергнуть.» Слова его были исполнены такой энергией и чувством, что Са'иду'л-'Улама' не смог произнести ни слова. Душа его настолько оцепенела от ужаса, что он ничего не смог ответить. Затем мулла Хусайн обратился к одному из присутствующих, который, казалось, почувствовал воздействие его слов, и поручил ему сообщить Куддусу подробности этой беседы. «Скажи ему,-- добавил он,-- такие слова: "Поскольку ты не упомянул открыто, чтобы я встретился с тобой, я решил немедленно отправиться в Хурасан. Я собираюсь полностью исполнить всё, что ты поручил мне сделать."»
Один и с сердцем, отрешённым ото всего, кроме Бога, мулла Хусайн отправился в Машхад. Единственным его спутником во время этого путешествия в Хурасан была мысль о том, что он должен в точности исполнить желания Куддуса, и единственной поддержкой ему было осознание его твёрдого обещания. Он пришёл прямиком в дом мирзы Мухаммада-Бакира-и-Ка'ини, и вскоре ему удалось купить участок земли, расположенный поблизости от этого дома в Бала-Хийабане, где он начал строить здание, которое ему было поручено воздвигнуть, названное им «Бабиййе» -- имя, которым его называют и по сей день. Вскоре после завершения строительства Куддус приехал в Машхад и поселился в этом доме. Постоянный поток посетителей, которых энергия и рвение муллы Хусайна подготовили к принятию Веры, устремился к Куддусу, признавая принципы Дела и с готовностью вставая под его знамёна. Неусыпная бдительность, с которой мулла Хусайн трудился для распространения знаний о новом Откровении, и великолепная манера, в которой Куддус обучал его постоянно умножающихся приверженцев, поднял во всём Машхаде волну энтузиазма, быстро распространившуюся также и за пределы Хурасана. Дом «Бабиййе» вскоре превратился в центр сбора для множества преданных людей, воспламенённых твёрдой решимостью продемонстрировать, любыми возможными способами, великие внутренние силы своей Веры.